Шторм и штиль[с иллюстрациями] - Дмитро Ткач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— «Россия», — сказала Поля, — она всегда в это время возвращается из рейса… Я люблю сидеть здесь и смотреть, как судно заходит в порт… Столько там людей, и у каждого свое счастье…
Юрий удивленно посмотрел на нее:
— Почему же у каждого? А может быть, среди них и несчастные есть…
— Нет несчастных. Счастье уже в том, что ты живешь, что-то делаешь, о чем-то мечтаешь…
— А разве все мечты сбываются?
— Не все, конечно. Но если есть в человеке устремленность, он счастлив. Ну, я объясню. Тот, кто сложил руки при жизни, — уже мертв. А я о живых говорю.
— А ты счастлива, Поля?
— Да, я счастлива… Но не спрашивай почему, я все равно не скажу…
Она звонко рассмеялась, и ее смех слился с тихим всплеском волны.
— Но ведь ты уже сказала, в чем счастье.
— Но это еще не все… Потом…
Он долго молчал. Так долго, что она наконец не выдержала:
— Почему ты молчишь? О чем думаешь?
— Наверное, место такое.
— Какое? — Она подняла на него удивленные глаза.
— Волшебное… Тут я каждый раз вижу тебя другой…
Они просидели на своем камне почти всю ночь. И лишь на рассвете, когда подул с моря свежий ветерок, Юрий проводил Полю домой, подождал, пока закроется за ней калитка, и медленно пошел на корабль.
10
В шесть часов, едва пронзительная боцманская дудка вспугнула ясную, прозрачную утреннюю тишину, на корабле появился посыльный из штаба и передал Юрию Баглаю приказ прибыть в восемь тридцать на совещание к Курганову.
Это удивило и слегка встревожило Юрия: Курганов обычно собирал совещание во второй половине дня, так как считал, что утренние часы должны использоваться исключительно для боевой подготовки и в это время командирский глаз крайне необходим.
Вербенко был уже в кабинете Курганова. Он так взглянул на Баглая, будто хотел спросить: «Ну что, не забыл нашего разговора?» Собрались и другие работники штаба, отличавшиеся от плавсостава аккуратной, франтовато подогнанной одеждой, блестящими пуговицами на кителях, сияющими погонами и нашивками.
По-юношески стройный и подтянутый Курганов каждое слово произносил четко и категорично:
— Товарищи офицеры! Сегодня в девятнадцать ноль-ноль все корабли выйдут в море. Задание получите сейчас в штабе. На конвертах будет написано, когда следует их распечатать. О готовности выйти в море доложить мне лично в семнадцать ноль-ноль. Боевая готовность — номер два. После семнадцати — номер один…
На корабль Юрий вернулся очень обеспокоенный. «Вот оно, мое первое испытание, первое самостоятельное командование в открытом море!.. Все проверить. Правда, каких-либо неприятных неожиданностей быть не должно. Только что из ремонта. Выходили в море, чтобы проверить механизмы… Но это же первое самостоятельное плавание! Тревожно…»
Боцман Небаба встретил его возле трапа. Он ничего не спросил, а глаза его говорили: «Понимаю, поход в море. Но вы не беспокойтесь, товарищ командир корабля, команда не подведет».
И заговорил о другом:
— Матрос Соляник наказание отбыл. Разрешите послать за ним конвойного.
— Посылайте. И немедленно. Сегодня в девятнадцать ноль-ноль выходим в море. Еще раз проверьте запасы воды, продуктов.
— Bce согласно положению, товарищ лейтенант.
— Хорошо. — Баглай спустился в свою каюту, чтобы переодеться, и, когда вышел на палубу, увидел конвойного.
Тот же маленький матросик радист Куценький с автоматом на груди в это время сходил на берег.
Вахтенный у трапа шутливо бросил ему вслед:
— Смотри, чтобы не убежал!
— Куда ему бежать? — обернулся Куценький. — После гауптвахтовских харчей ему так живот подвело, что борзым щенком к корабельному бачку побежит.
И оба засмеялись.
Юрий улыбнулся: «Языкатые, черти! А может, не нужно было, чтобы Куценький с автоматом… Нет, пусть… Если уж наказан, то пусть будет все как положено — и гауптвахта, и позор…» А на душе скребли кошки: «Есть правда в словах Вербенко, что-то не так я сделал…»
Он спустился в машинное отделение.
Доложив командиру корабля о том, что у него все в порядке, старшина Николай Лубенец спросил совсем не официально:
— В море идем, товарищ лейтенант?
— Что, в море хочется?
— Много ли толку на приколе стоять? Тоска зеленая…
Гидроакустики делали свое — колдовали над сложными приборами. Комендоры[2], минеры, электрики, сигнальщики — к кому бы он не подходил — встречали его в полной боевой готовности, все подтянутые, веселые. Никогда еще Юрий не видел такой выправки у матросов. Словно праздник пришел на корабль.
Настроение у него стало совсем радужным, когда вестовой принес в каюту наглаженные брюки, китель с надраенными до блеска пуговицами и начищенные ботинки.
— А это зачем? — удивился Юрий. — Ведь в море идем!
Но вестовой только улыбнулся ему, как близкому другу:
— В том-то и дело, что в море. Нужно, чтобы все было чистое, как само море.
В семнадцать часов командиры всех кораблей докладывали Курганову. Юрий надеялся, что командир части поговорит с ним отдельно, но этого не случилось. Как и ко всем, Курганов обратился к нему с кратким вопросом:
— Вы готовы?
— Так точно, капитан второго ранга. Корабль готов выйти в море.
После того как был отдан приказ разойтись по кораблям, на пирсе к Баглаю подошел командир одного из кораблей, Лавров, и, взяв его за блестящую пуговицу кителя, улыбнулся:
— Новенький китель снимай, в походе тебе в нем жарко будет.
Этот старший лейтенант понравился Баглаю. Чем? Может быть, тем, что так дружелюбно взглянул на него. Поэтому искренне признался:
— У меня старого кителя еще нет, вот схожу в море, станет старым… Как-то тревожно в первый раз. Вот конверт: «Распечатать в 23.00». А что в нем?..
— Курганов — неспокойная душа, — уклонился от ответа Лавров. — Ну, ни пуха тебе, ни пера!
И быстро зашагал прочь.
Юрий направился к своему кораблю. Он хорошо знал: с той минуты, когда командир ступит на палубу, связь с берегом будет прервана, ему уже никто ничего не подскажет и не посоветует. Вот в этом запечатанном желтом конверте указано, что ему делать в двадцать три ноль-ноль. Через час он должен отшвартоваться и идти в сорок третий квадрат. Палуба под ногами мелко дрожала. Из внутренности корабля доносился едва уловимый ровный гул — машинисты прогревали машины. Проходя мимо ходового мостика, Баглай остановился возле свежего номера корабельной газеты. «Лубенец времени зря не терял, — тепло подумал он о комсорге, — везде успевает…»
В каюте он еще раз просмотрел навигационную карту. Требовалось рассчитать не только расстояние и скорость хода корабля, но и сделать поправки на ветер и на волну. Карта, разделенная на квадраты, пестрела линиями, цифрами и различными значками. Выходило, что корабль будет в сорок третьем квадрате в двадцать два часа пятнадцать минут. Если погода не помешает, придется лечь в дрейф и ждать до двадцати трех часов, чтобы распечатать конверт с дальнейшими указаниями. Если же погода испортится, корабль тихим ходом будет курсировать вперед и назад…
11
У Баглая в каюте висел барометр. Ом время от времени посматривал на него. Ничто не предвещало изменения погоды. Весь день ярко сияло солнце, в небе, будто украшая его, появлялись и таяли легкие, как вуаль, белые лепестки облаков.
А теперь, когда корабль уже вышел в море, Юрий стоял на ходовом мостике, и чувство тревоги не покидало его. Время от времени он заходил в штурманскую рубку взглянуть на барограф. Стрелка этого точного прибора упрямо сползала вниз.
Ветер крепчал. Море становилось все беспокойнее. Кое-где уже вскипали зловещие белые барашки. С высокого командирского мостика Юрий видел, как боцман Небаба прошел по палубе — завинчивал покрепче задрайки люков. Потом его приземистая фигура появилась на шкафуте[3]; он проверил, хорошо ли принайтованы шлюпки, не ослабели ли блочки на шлюп-балках.
Осмотрев всю верхнюю палубу и надстройки, боцман исчез, но вскоре появился на мостике с регланом в руках.
— Возьмите, товарищ лейтенант, скоро начнет штормить. Взгляните, какие валы катит, — он показал на море, — и ветер беснуется… Они ведь всегда в одной упряжке: небо тихое — и море тихое, а теперь будто сговорились.
Юрий надел реглан, но не застегнулся, лишь запахнул полы.
— Может, подменить вас, товарищ лейтенант?
— Спасибо, я не устал, — ответил Баглай.
Небаба с каждым днем вызывал у Баглая все большую симпатию. Делал свое дело по-хозяйски, хорошо знал его. Матросы боцмана не боялись, но никто из них не посмел бы ему возразить: если наказывает, значит, заслужил.
Сейчас он стоял возле Юрия в старенькой мичманке, в таком же стареньком, заношенном бушлате и в высоких резиновых сапогах, голенища которых были прикреплены к широкому флотскому поясу.
